Стужа имеет уйму разнообразных форм и способов обрушиться на белый свет: по морю она несется как табун лошадей, на деревню налетает как стая саранчи, а в город вонзается будто нож в масло, разделывая улицы и пронзая насквозь все щели в непрогретых еще домах.  В жилище Марковальдо в тот вечер закончились последние щепки, семейство в полном составе сидело вокруг печки, закутанное по уши, кто во что горазд, и с тоской смотрело на давно побледневшие угольки. Изо ртов и ноздрей ввысь вырывались облачка пара. Говорить было не о чем: эти тучки говорили сами за себя: Домитилла испускала длинные-предлинные как горькие вздохи, у детишек они получались как мыльные пузыри, а Марковальдо пыхтел так, будто из него выскакивали вспышки внезапного озарения: пых! и нету…

Наконец, Марковальдо шевельнулся и решительно заявил:

-- Пойду за дровами; правда, хрен его знает, где их искать.

Он засунул штук пять между пиджаком и рубашкой, сделав себе что-то вроде кольчуги против холода, спрятал под пальто длинную пилу с зубцами, и вышел в ночь, провожаемый долгими взглядами всей семьи, в которых сквозила надежа. При каждом шаге издавал он такой хруст, словно прямо над ухом мяли целый газетный киоск, да и пила все время норовила выскочить из-под воротника.

Пойти в город за дровами: да раз плюнуть! Марковальдо сразу направился в сквер, который делил улицу на две половины. Было тихо и пустынно. Марковальдо задумчиво исследовал, по порядку, голые кусты, размышляя о бедном своем семействе, которое в эту самую минуту дружно выбивало зубами дробь…

Микелино, стуча зубами, читал книжку со сказками, взятую на прокат в школьной библиотечке. В книжке шла речь об одном мальчике, сыне дровосека: как раз было то место, где этот пацан собрался в лес, чтоб нарубить дров топором.

-- Вот куда надо идти! – осенило Микелино. – В лес! Там дров точняк навалом!

Рожденный и выросший в городе, леса он никогда не видел даже издалека.

Но сказано – сделано: он тут же дал команду братьям, один взял топор, другой крюк, третий веревку, пожелали всего хорошего мамаше, и пошли искать лес. В городе, кое-как освещенном тусклыми фонарями, ничего, кроме домов им не попадалось, даже намека на лес никакого не было.  А у прохожих, которые изредка попадались им навстречу, спрашивать тоже было неловко. Так они дотопали они до того самого места, где город заканчивался, а дорога превращалась в автостраду.

Тут-то они наконец обнаружили лес: густые посадки каких то необычных деревьев покрывали долину по обе стороны от автострады. У этих деревьев были тонюсенькие стволы, иной раз прямые, иной раз как бы наклоненные вбок, а также плоские и сплющенные кроны, в общем, и форма странная, и цвет какой-то не такой, особенно, когда они попадали под свет фар пролетавшей мимо машины. Деревья и впрямь выглядели странно. Вон то, к примеру, было как зубная щетка. А вот это – ну, точно балда с ушами. А дальше сыр, рука, бритва, бутылка, корова, шина, а вон там и вовсе одни только буквы алфавита.

-- Ура!-- завопил Микелино. – Вот тебе и лес!

Братья в этот миг стояли, разинув рты, очарованные луной, которая выползала из тени этих странных насаждений:

-- Красотища…

Микелино враз напомнил, зачем они сюда пришли: за дровами. В два счета они срубили деревце в форме цветка желтой примулы, распилили его на куски и потащили домой.

Марковальдо, влача за собой тощую охапку влажных веточек, обнаружил в доме пылающую печку.

-- Это где вы взяли?—Он ткнул пальцем в остатки рекламы, которая вместе с древесиной, как раз разгоралась жарким пламенем.

-- Да в лесу!

-- Это что за лес?

-- А там, на шоссе! там его полно!

«Ну, дают, детишки!» -- подумал Марковальдо, а когда дрова догорели и опять надо было пополнить печку, он рассудил, что устами младенца глаголет истина. Он прихватил пилу и двинул на автостраду.

Сержант дорожной полиции Астольфо был малость подслеповат, по ночам, объезжая на мотоцикле подведомственные территории, должен был бы надевать очки, но никогда этого не делал: боялся, что это может навредить его карьере.

В тот вечер как раз поступило сообщение, что на шоссе какая-то шайка балбесов нашла себе новое развлечение – крушить рекламные щиты на шоссе. Агент Астольфо выехал это дело расследовать.

По обеим сторонам дороги его приветствовал целый лес всевозможных образов, которые на разные лады его не то предостерегали, не то просто корчили рожи и махали конечностями. Астольфо дотошно обследовал каждый щит, сослепу щуря глаза без очков, и вот свет фары мотоцикла выхватил из тьмы хулигана, вцепившегося в публичное культурное насаждение. Астольфо тормознул:

– Эй, ты! Ты чего там делаешь? А ну, быстро вниз!

Но тот не только с места не двинулся, но еще и язык показал. Астольфо подъехал поближе, и увидел что это реклама плавленого сырка с толстощеким сорванцом, который         облизывал губы.

-- А, ну да, как же, -- буркнул Астофльфо и поспешно повернул назад.

Немного погодя, из тени какой-то большой рекламной хреновины вылезла чья-то перепуганная физиономия.

-- Эй, там! Наверху! Не вздумай убегать!

Но никто и не убегал: это было перекошенное от боли лицо человечка, нарисованного в полный рост, а ноги все в ужасных мозолях: реклама противомозольного пластыря.

-- Ой, простите… -- Астольфо поехал дальше.

Шит таблетки против мигрени был сделан так: огромная голова, и ладони на глазах, мол, больно – спасу нет. Астольфо подкатил, и фара высветила Марковальдо, который сидел на самой верхотуре и как раз отпиливал от этой башки здоровенный кусок. Застигнутый ярким лучом врасплох, Марковальдо ужался в размерах и застыл, вцепившись в ухо этой головищи. А пила-то у него застряла чуть не в половине физиономии.

Астольфо внимательно изучил творение:

-- А, ну, коне-ечно! Таблетки «Стаппа»! Очень действенная реклама! Здорово придумано! Этот мужик там, наверху, с этой своей пилой, конечно, понимаешь ли, означает головную боль, которая голову просто режет надвое! это я сразу понял!

Потом стало тихо-тихо, повеяло морозцем. Марковальдо испустил вздох глубокого облегчения, пошевелился, расправил затекшие чресла и снова взялся за работу. По небу, освещенному луной, эхом пронесся приглушенный визг пилы…