Из цикла о Марковальдо....... Итало Кальвино. Перевод Федора Самарина

Когда подходит день выписки из больницы, кто ж не знает, как с самого утра так тебя и начинает носить по всем палатам, дескать, вот какой я теперь здоровенький, ребята! скоро я отсюда тю-тю! Ноги сами просятся на волю, так бы пулей, со свистом, отсюда, мол, и вылетел, но все это вовсе не на показ, чтоб позавидовали, а просто аж распирает от радости и бодрости, которую надо как-то выплеснуть. Одно дело посматривать в окна на солнышко, или на тучки, если там тучки, прислушиваться к городским шумам, и ничего не узнавать, потому что все совсем не то, потому что каждое утро, едва скользнет луч света или донесется едва уловимый звук недосягаемого мира, ты просыпаешься на жесткой больничной койке. И совсем другой коленкор, когда теперь, когда ты здоровенький и без пяти минут вольный, обнаруживаешь свой белый свет заново на месте: но едва только поманит он тебя все своим естеством, такой обжитой и привычный, как тут тебя будто обухом по голове накрывают больничные ароматы.

Марковальдо в одно такое вот утро как раз обонял эти самые ароматы,  ожидая, когда ему подпишут больничный, и уж рыл ботинками паркет. Доктор, взявши бумаги, буркнул:

-- Побудь пока тут.

И ставил его одного в процедурной.

Марковальдо стал осматривать выкрашенную белой эмалью обстановку, которую так ненавидел, на колбы и пробирки заполненные всякой гадостью, и все старался пробудить в себе восторг, что еще пара минут, и он плюнет на все это дерьмо: но ничего не получалось, не было той радости.

Может быть, покоя не давала мысль о том, что впереди его ждет фирма и тяжеленные ящики или очередные подвиги детишек, на которые они были горазды, но больше всего его доставала вон та туча снаружи, под которую ему надо отсюда выйти к чертовой матери, и промокнуть до нитки. Внутри сопела безнадега, на глаза ничего приятного, сколько не пялься, конечно, не попадалось, все навевало печаль, и на душе было мерзопакостно.

И тут он вдруг увидел он кролика в клетке.

Это был белый кролик с пушистой длинной шерсткой, с красным треугольником носа, красными глазки и ушами, будто приклеенными к спине.  Не так, чтоб уж очень упитанный, но в такой узенькой и тесной клетке, что его свернутое в клубок круглое тельце выпирало сквозь прутья, а и снаружи торчали клоки шерсти, которые слегка подрагивали. Перед клеткой на столике лежала вялая травка и морковка. Марковальдо подумал, до чего ж ему, бедолаге, видно, хреново: в тесноте, под замком, да еще и морковка под самым носом, а стрескать нельзя! И он открыл дверцу. Но кролик сидел, как приклеенный: застыл, только щеки туда-сюда слегка задвигались, мол, а не дал бы ты мне сюда чего-нибудь пожевать. Марковальдо взял морковь, ткнул кролику в нос, потом стал медленно пятиться назад, выманивая его наружу. Кролик вроде поддался, осторожненько прикусил корнеплод и с усердием принялся грызть прямо с руки Марковальдо. Тот погладил его по спинке и заодно уж эдак помял: есть там жирок или так себе. И нашел, что, в общем, кожа да кости, но не так, чтобы очень. Из чего, а также из того, как жадно кролик уплетал морковку, Марковальдо сделал вывод, что этого ушастого держали впроголодь. «Если б ты, брат, был у меня», -- подумал Марковальдо, -- «ты был бы толстым как мячик!» И он взглянул на него с любовью, как обыкновенно смотрит на скотину какой-нибудь фермер, душа которого исполнена состраданием по отношению к братьям наши меньшим, и, одновременно, предвкушением доброго жаркого. Вот так после стольких нудных больничных дней обрел он, нежданно-негаданно, нечто живое и милое, чего и не хватало, чтоб развеять мысли и скоротать часы. Стало быть, надо эту божью тварь отсюда вызволить, да и прихватить с собою в городской дым и чад, где кроликов днем с огнем не сыщешь.

Морковка почти что кончилась, Марковальдо подхватил животину на руки и осмотрелся, нет ли тут чего-нибудь еще съестного. Ткнул зверька носом в кустик герани, которая цвела на журнальном столике, но кролик дал понять, что это не то. И в этот самый миг Марковальдо услышал докторские шаги, почти у самой двери: вот что сказать, когда тот увидит кролика на руках? А был на нем комбинезон, в котором он ходил на работу, с застежкой на талии. Марковальдо быстро засунул кролика за пазуху, застегнулся, и чтоб доктор не заметил вот эту самую вздутость на пузе, он перевернул кролика за спину. Кролик до смерти перепугался и не пикнул. Марковальдо взял выписку, больничный и прочее, и втихаря перевернул кролика обратно. Потому что надо было на выход. И вот, с кроликом под комбинезоном, покинул он больницу и пошел сразу на работу.

-- А! вылечился, наконец-то? – приветствовал его начальник отдела синьор Вилиджельмо – А чего это у тебя там торчит?

И ткнул пальцем в выпуклость на груди.

-- Горячий компресс против судорог, -- отрапортовал Марковальдо.

И как раз в этот самый момент кролик его малость прикусил: Марковальдо подпрыгнул вверх как эпилептик.

-- Чего это тебя тряхнуло?

-- Да так: икнул, -- ответил Марковальдо и, заложив одну руку за спину, придавил там кролика.

-- Ну, ты. Я вижу. Малость еще не так. чтоб уж очень на ногах, -- заметил начальник.

Кролик в ответ на щипок решил вскарабкаться вверх по спине, Марковальдо быстро выдвинул вперед плечи, кролик шмякнулся вниз.

-- Да у тебя лихорадка. Иди-ка ты домой, денек отлежись. А завтра чтоб был здоровенький.

В собственный дом Марковальдо вошел как бравый охотник, держа кролика за уши.

-- Папа! Папа! -- заорали, налетев из всех углов детишки. – Где ты его взял? Тебе подарили? Это нам в подарок? – и давай наминать кролику бока.

-- А, явился? – поздоровалась Домитилла, и Марковальдо по взгляду понял, что та время даром не теряла, а тщательно подготовила почву для новых наездов на него. – С живой зверюгой? И чего он будет тут делать? Гадить в каждом углу.

Марковальдо молча расчистил стол и посадил в центр кролика, который так вжался в него, будто хотел в нем раствориться и исчезнуть.

-- Не дай Бог, кто тронет! – прикрикнул хозяин дома. – Это наш кролик. И пусть тут толстеет до самого Рождества!

-- А это кролик или крольчиха? – поинтересовался Микелино.

О том, что это может быть и в самом деле крольчиха, Марковальдо как-то не подумал. Его осенило, в голове мгновенно сложился новый прожект: ведь если это тварь женского пола, то, стало быть, она запросто может наплодить уйму крольчат, и можно будет заняться кролиководством! И тут же влажные от сырости стены дома рухнули, и перед ним нарисовалась милая зеленая ферма средь полей и лугов.

Но кролик оказался настоящим мужичком. Однако мысль о ферме с кроликами теперь уж прочно засела в извилинах. Да, конечно, зверюшка у нас с  яйцами, но зато какой ладненький парнишка-то, значит, надо подыскать ему бабенку, в общем, как-нибудь устроить ему личную жизнь, завести семью.

-- И чего он будет жрать, если у самих ничего нет? – поставила вопрос ребром добрая супруга.

-- Это мое дело, -- ответил Марковальдо.

Утречком на фирме он взялся за те самые растения в вазонах, которые он обязан был ежедневно заносить внутрь, поливать и выносить наружу: с каждого куста по листку, широкие и выцветшие он оборвал с одной стороны и уже квёлые с другой. И сунул их в куртку. Потом покатил к одной служащей, которая пришла с букетиком цветов:

-- Они уж у вас, поди, завяли? Цветочек мне не подарите?

И букетик пошел в карман.

Пацану, который доедал грушу, он сказал:

-- Оставь-ка мне огрызок.

И вот эдак, там листочек, сям корочку, с земли лепесточек набрал кое-чего, чтоб до отвала накормить скотину на личном подворье.

Тут как раз синьор Вильджельмо велел позвать его к себе. «Не ты ли, парень, руку приложил к кустам, которые у нас чего-то облетели?», спросил он Марковальдо, которого привык всегда и во всем подозревать.

За спиной начальника отдела стоял врач из больницы, два санитара Красного креста и полицейский.

-- Слушай сюда, -- сказал врач, -- из моей процедурной пропал кролик. Если ты об этом чего-нибудь знаешь, тебе лучше не хитрить. Потому что мы там ввели ему микробы одной смертельной болезни и эта зараза теперь может поразить весь город. Я уж не спрашиваю, съел ли ты его, потому что если все-таки слопал, жить тебе осталось не больше часа!

Снаружи ожидала карета скорой помощи. Все погрузились и под оглушительный вой сирены понеслись по всем улицам и переулкам прямо к дому Марковальдо, оставляя позади шлейф из листьев, огрызков и цветов, которые кроликовод печально метал из окошка…

В то утро супруга Марковальдо с ног сбилась, гадая, чего бы такое засунуть в сковороду. Взгляд ее упал на кролика которого муженек притащил домой днем раньше, и который теперь сидел в кое-как сколоченной клетке, выстеленной обрывками бумаги. «А ты тут попался как раз кстати,  -- сказала себе она.  --  Денег нет, заначка ушла на дорогущие лекарства, за которые скорая не платит, да и в лавках больше в долг не отпускают. Вот прям разбежалась я тебя выхаживать, или там ждать, когда тебя придет пора зажарить к Рождеству! На хлебушек денег нет, а мы еще должны кролика откармливать!»

-- Изолина, -- позвала она дочку, -- ты уже большая, и уж пора тебе, дочка, узнать, как готовят кроликов. Ну-ка давай-ка его… того, а потом шкурку с него сними, а после я покажу тебе как его готовить.

Изолина читала газету, в которой была напечатана душещипательная история.

--Нет, -- промычала она, -- давай сама его и того и этого, а я посмотрю, как его готовят.

-- Ну, молодец! – завелась мамаша. – У меня духу не хватит, чтоб его того! Но я точно знаю, что тут все легче легкого, вот берешь его за уши и колотушкой его бац промеж глаз! Ну, чтоб шкурку с него содрать, а там уж посмотрим.

-- Ничего мы не посмотрим, -- ответила Изолина не отрывая от газеты носа, -- никогда я не стану бить колотушкой живого кролика. И даже не думай, что я буду сдирать с него шкуру.

Три прочих отпрыска слушали этот диалог с вытаращенными глазами.

Мамаша на минутку призадумалась, посмотрела на них, и произнесла:

-- Детки…

Ребята как по команде повернулись к ней спиной и рванули из комнаты.

-- Детки, подождите! – крикнула она им вслед. – Да мы тут о том, что, мол, не плохо бы вам с кроликом прогуляться. Мы повяжем ему красивую ленточку на шею, вот вы с ним и погуляете.

Детишки вернулись и пристально взглянули ей в глаза.

-- И куда идти гулять? – спросил Микелино.

-- Ну, тут где-нибудь. А потом сходите проведать синьору Диомиру, вместе с кроликом, да и скажите ей, мол, так и так, не будет ли любезна синьора Диомира, если малость эдак прибьет кролика и заодно уж освежует, уж такая она за то будет молодец!

Мамаша сделала верный ход: малышня, известное дело, всегда клюет на то, что ей больше всего нравится, а на все прочее ноль внимания. Тут же они разыскали длинную фиолетовую ленту, повязали ее бантом вокруг кроличьей шеи, оставили один конец, на манер поводка, дернули за него и потащили за собой упиравшегося и полузадушенного зверька.

-- Скажите синьоре Диомире, -- напутствовала мамаша, -- что потом может оставить себе одну ножку! Хотя, нет: голову. Короче: там видно будет.

Не успели детишки уйти, как жилище Марковальдо было взято в кольцо и оккупировано санитарами, врачами, карабинерами и полицейскими. Марковальдо был в самой середине этой толпы, ни живой, ни мертвый.

-- Где тот самый кролик, которого ты спёр из больницы? Быстро покажи, где он! только не трогать! Ему вкололи какую-то смертельную заразу!

Марковальдо повел их к клетке, но она была пуста.

-- Уже съел?!

-- Не…нет!

--  А где он?

-- У синьоры Диомиры!

И началась погоня.

Через пять минут забарабанили в дверь этой синьоры:

-- Кролик? Какой еще кролик? С глузду, что ли, вы все тут съехали?

При виде вломившихся в дом посторонних людей, всех в белом и в форме, которые взялись искать кролика, старушку чуть не хватил удар. Она понятия не имела ни о каких кроликах.

А дело было в том, что детишки, обуреваемые чувством спасти кролика от неминуемой смерти, придумали отвести его в надежное место, поиграть там с ним немного, а потом отпустить на все четыре стороны. И вместо того, чтоб подняться на лестничную площадку синьоры Диомиры, решили залезть на крышу, где была терасса. А мамаше потом они сказали бы, что кролик оборвал поводок да и был таков. Но ни одна скотина в мире не была так плохо приспособлена к тому, чтоб бегать, как этот самый кролик. Заставить его преодолеть лестницу оказалось очень даже нелегко: он замирал буквально на каждой ступеньке. Пришлось взять его на руки.

На терассе детишки захотели, чтоб он побегал – ни в какую. Пробовали посадить его на перила, чтоб он прошелся, как это делают коты: но кролик, выяснилось, страсть как боялся высоты. Провели испытание на предмет, сможет ли он удержаться на верхушке телевизионной антенны – кролик оттуда свалился. Потом им все надоело, они отвязали поводок, оставили кролика там, где перед ним расстилались улицы и переулки из крыш, целое море, состоящее из наклонов, скатов и углов, да и ушли оттуда.

Как только его оставили в одиночестве, кролик начал шевелиться. Попробовал сделать пару шажочков, посмотрел туда-сюда, поменял направление, крутнулся, потом слегка, будто пробуя, подпрыгнул на месте, затем прыгнул всерьез, и давай скакать по крышам.

Это был кролик, рожденный в неволе, поэтому его желание быть свободным не имело высоких целей. Все его представление о хорошей жизни укладывалось в возможность хоть немножко пожить без страха. И вот теперь он достиг: вокруг и в самом деле не было никого и ничего, что могло бы его напугать, и это было в первый раз в его жизни. Место было пустынным, но кролик все-таки никак не мог взять в толк, как же, все-таки оно так, что ему и одному не по себе, и, одновременно, делать можешь, все, что хочешь. А, собственно, что? И вот тогда  где-то внутри он ощутил нечто вроде ноющего чувства, похожего на плохое предзнаменование, и мир вокруг стал интересовать его все меньше и меньше. С этими переживаниями он скакал по крышам, и встречные коты разбегались в разные стороны кто куда, не понимая, что оно такое, ушастое, пушистое и прыгает.

Между тем, из всех террас, мансард, чердачных окошек и прочих отверстий, которыми усеяны крыши, маршрут кролика не остался незамеченным. Кто тут же выставил на подоконник тарелку с салатными листьями, подсматривая из-за занавесок, кто набросал на черепицу очистки и огрызки от груши и натянул быстренько капканы из бечевки, кто по карнизу выложил дорожку из кусочков морковки, чтоб кролик подобрался прямо к окошечку. По всем крышам, из конца в конец, как в ресторане, шелестело: «тушеный кролик», «кролик во фритюре», «жареный кролик»…

Кролик, само собой, заметил все эти штучки и предложение перекусить. Но, хотя был страшно голоден, а ухо держал востро. Он постиг, что всякий раз, когда человек подманивал его к себе едой, обязательно потом было очень больно, и душа в пятки уходила. Ему то втыкали в чресла шприц, то резали скальпелем, то хватали и сажали в наглухо застегнутый комбинезон, то таскали за петлю на шее… И воспоминания обо всех этих ужасах и напастях смешивались у него со невероятной слабостью внутри, будто там кто кочергой все разворочал, в общем, он это он чуял, с дыханием близкой смерти. И еще с чувством голода. В общем, он уловил, что из всех этих напастей только голод можно еще утешить. И рассудил, что все эти человеческие хитрости, вот это дешевое и подлое коварство гораздо меньшее зло, чем жестокие страдания.   У него больше не было никакого смысла жизни, кроме вот этого: один-единственный раз почувствовать себя защищенным, вроде как у доброго домашнего очага. Кролик решил сдаться, принять игру, которую ему предлагали люди: а там уж чему быть, того не миновать.

И он начал есть кусочки моркови, следуя прямиком туда, где, он знал, его непременно поймают и прикончат, но не хотел ничего, кроме как в последний раз вкусить великолепие овоща, от которого так сладко пахло свежей землей. Вот он приблизился к чердачному окошку, вот сейчас выпростается оттуда человеческая рука и схватит его за шиворот: не тут-то было, окошко, наоборот, с треском захлопнулось, и кролик как был, так и остался снаружи. То был случай из ряда вон и никак не укладывался в кроличий жизненный опыт: в первый раз он столкнулся с ловушкой, которая не захотела его поймать. Кролик осмотрелся, нет ли тут поблизости других каких-нибудь ловушек, чтоб выбрать, в какую лучше попасться. Но все тарелки с салатными листьями вдруг исчезли, все силки тоже, люди больше ниоткуда не подсматривали, все окошки и ставни наглухо захлопнуты, на террасах ни души.

В это время снизу заорал громкоговоритель с полицейского фургона, который разъезжал по городу:

-- Внимание, внимание! Пропал белый длинношерстый кролик, привитый тяжелой заразной болезнью! Всякий, кому он попадется, должен знать, что мясо этого кролика очень ядовито и даже прикосновение к нему влечет за собой заражение спорами этой заразы! Всякий, кто его увидит, должен немедленно сообщить в ближайшее отделение полиции, в ближайшую больницу или пожарную часть!

Ужас сковал жизнь на крышах. Каждый встал на стражу, засел в засаду, и едва только примечал кролика, который еле перебирался с крыши на крышу, тут же бил тревогу, и народ будто ветром сдувало, словно то был не кролик, а огромная стая хищной саранчи. Кролик приблизился к самому краю последней черты; им снова овладело чувство невыносимого одиночества. В тот самый момент, когда он, казалось, по-настоящему открыл для себя необходимость близости к человеку, от этой близости вновь повеяло угрозой и ненавистью.

Тем временем, кавалер Ульрико, старый охотник, зарядил ружье дробью на зайцев, залез на террасу и спрятался за дымовой трубой. Когда перед ним обрисовалась, как бы в белой дымке, тушка кролика, он бабахнул, но, видно, так был впечатлен тем, что кролик -- сущий мешок с болезнями, что весь заряд просвистел мимо и забарабанил по черепице. Вокруг кролика зацокали заряды, а одна дробинка чиркнула его по уху. Он понял: это объявление войны. Отныне все взаимоотношения с людьми были порваны раз и навсегда. В кроличьей душе разверзлась пропасть от глубины человеческого падения, от черной неблагодарности по отношению к себе, и он решил свести счеты с жизнью.

Крыша, крытая жестью, была высокой и крутой, и обрывалась, будто выступ над мрачной пропастью. Кролик встал на самое ребро всеми четырьмя лапами, очень осторожно, и резко повалился набок. Потом заскользил, пару раз перевернулся, покатился кубарем навстречу гибели. На самом краю карниза он на секундочку затормозил, и полетел вниз…

И попал в огромные перчатки пожарника, который залез на крышу по пожарной лестнице. Так человек помешал даже последнему поступку доблестного животного, исполненного чувством своего звериного достоинства. Кролика погрузили в карету скорой помощи, и она понеслась со страшной скоростью в больницу. Вместе с кроликом в больницу мчалось и все семейство Марковальдо. Впереди был карантин, исследования, обследования, наблюдения и целое море уколов…