-- Да-с! – сказал доктор из поликлиники. – Деткам вашим, уважаемый, очень бы надо глотнуть хорошего свежего воздуха! Подышать, знаете, где-нибудь в горах , на лужку там побегать, и все такое…

Дело было в семейном полуподвале, доктор еле втиснулся между кроватей и водил стетоскопом по спинке маленькой Терезины, у которой лопаточки выпирали как крылышки у малюсенькой птички.  Кроватей было две, на четверых малышей, все они были хворые, лежали рядком, укутанные с головы до ног, щеки пунцовые, глаза блестят…

-- Это что за лужок? Газон, что ли? -- спросил Микелино.

-- А горы это что ли небоскреб? -- подхватил Филипетто.

-- А свежий воздух, он что, такой свежий, что его можно есть, что ли?-- добавил Пьетруччио.

Марковальдо, длинный и тощий как жердь, и супруга его Домитилла, приземистая и плотненькая как колобок, ютились локоть к локтю с боков дряхлого, шаткого комода, потому всплеснуть обеими руками у них не получилось: шлепнули себя по бедрам каждый только одной ладонью, да зато звонко:

– Батюшки светы! И куда ж это мы, восемь ртов, в долгах как в шелках, можем пойти-то!

-- Самое лучшее место, где нам можно подышать, это только на улице, -- деликатно уточнил Марковальдо.

-- Самый свежий воздух для нас, это если хорошо покушать, а потом выспаться всласть, -- веско подвела черту Домитилла.

Но вот, однажды в полдень, в субботу как-то, едва только малыши немножко поправились, Марковальдо повел их на прогулку. На зеленые холмы. А жили они в таком квартале, который от этих холмов был на приличном расстоянии. В общем, чтоб доехать до подножия, им пришлось долго трястись в переполненном трамвае, так что ребятня вокруг ничего не видела, только ляжки да коленки пассажиров. Мало-помалу трамвай, все-таки, опустел, и за окнами показалась долина, которая отлого поднималась вверх. Они доехали до конечной остановки и двинули в поход.

Весна только начиналась, деревья зацвели под теплым солнцем и малыши, ошалевшие от этакой красоты, радостно и с любопытством смотрели по сторонам во все глаза. Марковальдо сразу повел их вверх, по ступенчатой зеленой улочке.

-- А почему тут лестница, а дома наверху нет? – спросил Микелино.

-- Это, брат, не такая лестница, как обыкновенно бывает, это вроде улицы.

-- Улицы? А машины что ли по ступенькам ездят?

По обеим сторонам улочки возвышались стены из дикого камня, а за ними купы разных деревьев.

-- Стены, а крыши нет… Их, что ли, разбомбили?

-- Это сады! Ну, такие дворы, понимаешь ли, -- растолковал отец, -- а сам дом, он там, в глубине, а вокруг него вот эти самые деревья.

Микелино недоверчиво покачал головой:

-- Но дворы-то обычно во дворе дома бывают, а не снаружи.

Терезина влезла:

-- Это что, в этих домах, значит, живут только деревья, что ли?

С каждым шагом, по мере того, как они поднимались по улочке все выше, Марковальдо стало казаться, будто запах плесени, которым он пропах, ворочая по 8 часов в день тюки да коробки, истребился напрочь. Да и вонь от пятен сырости на стенах собственного жилища, выветрилась, вроде бы, выдуло и пыль из легких, которая всегда столбом стояла в доме, особенно когда коснется ее случайный луч из оконца, отчего по ночам всех одолевали приступы кашля. Да и детишки смотрелись уже не такими желтыми и хилыми, ишь, какие вдруг стали бутузы! Что значит солнышко да травка!

-- Ну, как? Нравится вам тут?

-- Ага!

-- А почему?

-- Ментов нет! Ветки -- рви не хочу, и камни можно сколько хочешь выковыривать!

-- И еще можно дышать! Вы дышите?

-- Да ну его!

-- Ну, тут воздух свежий!

Детишки набрали полный рот, пожевали:

-- Да чего-то ни фига не вкусно…

Так они дошагали почти до самой макушки холма. Еще один поворот, и под ними распростерся город, без подробностей, закутанный в паутину серых улиц. Дети сходу кубарем покатились по плоскому лугу. Потянуло ветерком. Вечерело. Внизу, в городе, уже кое-где неясным светом замерцали редкие огоньки… На Марковальдо вдруг нахлынула волна воспоминаний о тех временах, когда он, совсем еще зеленый, впервые ступил на мостовую, и был так очарован этими улицами и огнями, будто сейчас свалится на него здоровенный кусок какого-нибудь невозможного счастья. Над его головой проносились ласточки, и падали вниз на крыши домов…

На душе сделалось нехорошо, потому что, тяни не тяни, а надо возвращаться туда, куда летели ласточки. Он попытался вычислить, где там, в месиве улиц, его квартал, и обнаружил только что-то вроде недвижного свинцового покрывала, покрытого рисунком черепичных крыш да клоками дыма из труб.

Посвежело. Надо бы уж и детей собрать… Он поискал их глазами: нашел: они гроздьями повисли на нижних ветвях какого-то дерева, вольные, веселые как пичуги… да, вольные… Марковальдо прогнал эту мысль. Пусть себе…

Тут подбежал Микелино:

-- Пап! А можно мы тут насовсем останемся?

-- Не городи ерунду! Останется он! Тут ни домов, ни людей, вообще никого! -- огрызнулся Марковальдо, потому что как раз об этом-то и мечтал.

Но Микелино не отставал:

-- Никого? А вон синьоры, посмотри-ка!

Смеркалось. В таких же точно серых, как сумерки, тяжелых одеждах, похожих на пижамы, снизу на лужок поднималась компания. Это были люди разного возраста, все в каких-то шапочках и с клюшками в руках. Шли по двое – трое, группами, переговариваясь и посмеиваясь, у некоторых клюшки были перекинуты крюками через локти.

-- Это кто? И откуда идут? – не отставал Микелино, но Марковальдо не ответил.

Один из этих пилигримов приблизился; это был толстый мужик лет под сорок.

-- Добрый вечер, – сказал он. – Ну? И чего нового в городе?

-- Добрый вечер, – откликнулся Марковальдо. – О каких новостях речь?

-- Да так, вообще, – человек подошел поближе: у него было широкое белое лицо с красной сыпью на скулах. – Я всегда так спрашиваю, когда кто-нибудь сюда забредает из города. Я уж тут третий месяц, понимаете ли!

-- И что, никогда туда, вниз, не спускаетесь?

-- Ну, только если врачи разрешат! – откликнулся тот, хохотнув. – И если вот тут все нормально! – Он ткнул себя пальцем в грудь, и опять хохотнул. -- Уж два раза меня сюда отправляют, на лечение. Только вернусь на фабрику – бац! и по новой сюда. Ну, умора!

-- А эти? -- спросил Марковальдо, кивнув в сторону остальных, которые разбрелись по лугу, а сам стал быстро шарить глазами в поисках Филипетто, Терезины и Пьетруччио.

-- Эти? Это все мои товарищи по отбыванию срока! – ответил толстяк и прищурил глаз. – Сейчас у нас прогулка, еще чуть-чуть и назад… по койкам! Особо тут не разгуляешься, ясное дело, нам за границы уходить не велено!

-- За какие границы?

-- Так ведь тут санаторий, вы разве не знали?

Марковальдо схватил за руку Микелино, который стоял и слушал, разинув рот. Сумерки густели. Внизу улицы и кварталы еще можно было кое-как разобрать, но ночная мгла уже  расползалась: надо было возвращаться домой.

-- Тереза! Филипетто! -- крикнул Марковальдо, собираясь ринуться на поиски: -- Вы меня извините, надо детишек отыскать, что-то я их не вижу!

Толстяк ткнул клюшкой в сторону вишневого дерева:

-- Да вон они, вишню там рвут.

Марковальдо посмотрел: в небольшой ложбине и в самом деле росла вишня, вокруг толпа серых балахонов -- ручками своих клюшек они нагибали ветки и рвали ягоды. Тереза и еще два отпрыска были там же, издалека видно – радости полны штаны, вишню они подбирали прямо с земли, а пилигримы в больничных шапочках засыпали их целыми пригоршнями.

-- Эй! Уже поздно!-- крикнул Марковальдо. – Да и холодно уже! Все идем домой…

Тут толстяк поднял конец клюшки и прочертил по воздуху, по линии огней, которые зажглись внизу:

-- По вечерам, – сказал он, – вот этой палкой я прогуливаюсь по городу. Выбираю вот эдак какую-нибудь улицу, и вот так, концом, веду по ряду фонарей.. вот так… То возле витрин поторчу, то с людьми встречаюсь, поздороваюсь… Когда будете идти по городу, иной раз,  то помните: моя клюшка следит за вами…

Подбежали детишки в вишневых венках на головках.

-- Вот бы здорово тут остаться, папа! – сказала Тереза. – Мы ведь еще сюда вернемся поиграть, правда, да?

-- Пап! – перебил Микелино. – А почему нам нельзя тут остаться? Синьоры же вот тут остаются!

-- Хм!.. Поздно уже. Давайте, попрощайтесь с синьорами, скажите: спасибо за вишню, и вперед! Все, пошли!

Они пустились в обратный путь. Всех одолела усталость: у Марковальдо даже на вопросы отвечать сил не осталось. Филипетто он подхватил под попу и нес на локте, Пьетруччио сидел на спине, Тереза еле тащилась, уцепившись за другую руку, и только Микелино, самый взрослый, шел впереди всех и играл камушками в футбол...