Хотя город котов, как в матрешке, и сидел внутри человеческого, по сути, это были два совершенно разных населенных пункта.
Некоторые коты еще помнили то время, когда особой разницы между ними не было: по улицам и площадям в равной степени перемещались и люди, и коты, а лужайки, дворы, балконы и фонтаны находились в общей собственности: все жили в одном большом красивом, многоликом доме.
Но теперь, вот уж которое поколение коренных котов и кошек сделались узниками города в футляре. По улицам непрерывным потоком неслись машины, которые давили котов пачками; на каждом квадратном метре территории, где раньше глаз радовал садик, скверик, или какой-нибудь пустырь, а не то руины какой-нибудь древности, ныне высились жилые дома, многоквартирные монстры, торчали сверкающие, с иголочки, небоскребы; каждый проход был уставлен машинами; дворы один за другим были перекрыты навесами и преобразованы в гаражи, кинотеатры, товарные склады или во всевозможные конторы. И там, где прежде, без конца и края, волнами расстилалось море низких крыш, увенчанное гуськами и комельками, с террасами, водосборниками, балкончиками, слуховыми окошками, навесами из кровельного железа, теперь торчала одна громадина над другой.
Главное, как в воду канули вот эти самые промежуточные стадии, разные уровни и ступени восхождения от самой низкой точки на земле -- на самую верхотуру.
Кот нового помета понятия не имел о том, как в старину путешествовали праотцы. Негде было взять ему, допустим, опору для мягкого прыжка с балюстрады на карниз водосточного желоба, чтобы потом вскарабкаться на черепицу.
Город стал вертикальным, спрессованным как таблетка, всякое пустое пространство в нем мгновенно чем-нибудь заполнялось, бетонные блоки прямо-таки наезжали друг на друга, в общем, вместо одного города получился совсем другой.

И это был очень нехороший город, в котором имелись только узенькие щели между стенами, торцами и задами зданий на расстоянии, предписанном строительным регламентом. Это был город с узкими проталинами, прослойками, просветами, провалами, по которым гулял ветер, стоянками для машин, внутренними площадками, проходами и полуподвалами. Не город, а планета, вылепленная из штукатурки и гудрона, покрытая сетью пересохших каналов. Вот в этаком-то кошмаре и протекала кое-как жизнь коренного кошачьего племени.
Марковальдо, иной раз, чтобы скоротать время, наблюдал за одним котом.
Во время обеденного перерыва, с полудня до трех, весь персонал, кроме него, отправлялся по домам перекусить. Марковальдо – обед он всегда приносил с собой в сумке – присаживался между домишками магазина, жевал, чего послал Бог и Домитилла, потом выкуривал половинку тосканской сигаретки и, балбесничая, нарезал круги туда-сюда, в одиночестве, ожидая начала представления.
Точно в это время из одной форточки всегда появлялась физиономия местного кота. Этот кот в итоге оказался только его добрым приятелем, а прямо-таки Вергилием, который открыл ему новые миры.
Марковальдо давно уж завязал отношения с этим полосатиком, хорошо упитанным, с голубеньким бантиком на шее, жившим, само собой, в какой-то зажиточной семье. Котяра этот имел обыкновение вместе с Марковальдо прогуливаться после плотного обеда: мало-помалу эта привычка вылилась в настоящую дружбу.
Кот, поглядывая на Марковальдо, мало-помалу приучил его смотреть на мир круглыми кошачьими глазами, и хотя вокруг были знакомые места родной фирмы, они представлялись ему уже в другом свете. В такие моменты Марковальдо даже мыслил категориями кошачьей жизни и заводил такие связи, которые приличны только тому, у кого мягкие лапы, пушистый хвост и длинные усы.
Не смотря на то, что по виду этот квартал и выглядел бедноватым на котов, каждый день Марковальдо попадалась какая-нибудь новая кошачья мордаха, и хватало одного только «мяу», одного фырканья, одного движения шерстки на выгнутой спинке, чтобы понять и прочувствовать невидимые узы, связи, интриги и соперничество, которыми исполнена кошачья жизнь. Иной раз Марковальдо казалось, что ему открылись, наконец, все тайны и таинства бытия котов: он даже чувствовал, как у него самого зрачки сужаются в вертикальные щелки, а усы начинают топорщиться. Бывало, все коты садились вокруг него в кружок, неподвижные, как сфинксы, треугольники носов идеально оттеняли черные треугольники губ, и только самые кончики ушей ходили туда-сюда, будто радары.
Однажды Марковальдо вместе с полосатиком и его приятелями забрался в самый конец какого-то узкого прохода между домами, зажатого меж глухих невзрачных стен, и тут, оглядевшись, Марковальдо заметил, что все коты, которые его сюда и завели, враз куда-то исчезли. Как сквозь землю провалились. И его дружок полосатик в том числе...
Королевство котов имело свои особые закрытые территории, заповедные места, куда доступ чужакам был строго воспрещен.
Но взамен, поскольку из города котов в город людей пролегали неведомые людям секретные, витиеватые пути и тайные многоуровневые тропы, в один прекрасный день именно полосатик привел Марковальдо к шикарному ресторану «Биариц».
Кто захотел бы пробраться этими тропами к «Биарицу», неминуемо должен был бы сократиться до размеров кота, стало быть, встать на четвереньки. И по лазам, навесам, стенам и уступам забраться сначала на крышу, а потом на чердак ресторана, и оказаться внутри купола, весь низ которого оборудован прямоугольными застекленными оконцами.
Полосатик сразу сунул в одно из них нос, Марковальдо тоже глянул вниз.
Прямо под ним искрилось целое море роскошных белых скатертей, которое так и сверкало под светом пышных люстр. Под звоны цыганских скрипок туда-сюда гарцевали блюда с перепелками и золотыми фазанами на серебряных подносах, которые белыми пальчиками перчаток поддерживали фрачные официанты. Или, что точнее, над перепелами и фазанами подпрыгивали подносы, над подносами – белые перчатки, потом – подвешенные в воздухе лакированные ботинки официантов на сверкающем паркете, от которого опрокидывались вверх карликовые пальмы в горшках, салфетки, сервизы, хрусталь и ведерки, из которых, будто языки в колоколах, торчали бутылки шампанского. То есть, все было шиворот-навыворот, потому что Марковальдо, из-за боязни, что его может кто-нибудь заметить, не решался высунуться из окошечка подальше, и довольствовался тем, что отражалось в наклонном стекле, а отражалось оно наоборот.
Но куда больше всяких там окошечек, кота интересовала кухня в самой глубине зала. Глядя в зал, он видел вещи по-кошачьи, далеко и зорко – для него все было буквально лапой подать – и там, далеко, были всякие соблазнительные, очаровательные вещи, например, только что ощипанная птица или свежая, еще жабры шевелятся, рыба. Марковальдо таким зрением, конечно, похвастаться не мог, поэтому кот на своем кошачьем языке поманил его как раз к тому наблюдательному пункту, откуда кухню видно как на ладони. Может, со стороны кота это был жест доброй воли и бескорыстной дружбы, а может, наоборот, полосатик видел в Марковальдо подельника в одном из своих набегов на чужую собственность.
Но Марковальдо не захотел оставлять такой хороший обзор: во-первых, потому что совсем обалдел от этакой роскоши. А во-вторых, кое-что так приковало его взгляд, будто глаза натерли магнитом. Презрев страх быть увиденным, Марковальдо понемногу высунул голову и свесился вниз.
В самой середине зала, прямо под окошком, стоял маленький стеклянный бассейн, что-то вроде аквариума, в котором важно плавали жирные форели. К нему как раз подошел какой-то, видимо, весьма уважаемый клиент, абсолютно лысый, череп которого сверкал, лоснился и бликовал, весь в черном, с черной же бородой. За ним семенил старенький официант во фраке, с сачком в руке, будто бы они собрались за бабочками. Синьор в черном уставился на форелей тяжелым внимательным взглядом, потом занес вверх руку и медленным торжественным жестом ткнул пальцем в рыбину. Официант тут же запустил сачок в аквариум, принялся им ворочать туда-сюда, догнал избранную форель, подцепил и понес ее на кухню, неся сачок впереди как копье, на конце которого в тенетах трепыхалась рыба. Лысый синьор, важный, как судебный исполнитель, который только что вынес смертный приговор, прошествовал на свое место, и сел дожидаться возвращения форели, зажаренной в тесте.
«Ну, если забросить леску вниз да подцепить одну, -- подумал Марковальдо, -- то ведь за грабеж точно не привлекут, тут самое большее – ловля в недозволенном месте и без разрешения!». И, не обращая внимания на мяуканье, которым его подзывали с той стороны, где открывался вид на кухни, он поспешил на поиски рыболовных снастей.

... Никто в битком набитом зале «Биаритца» не видел тончайшую длинную нитку, оснащенную крючком с наживкой, которая потихоньку спустилась сверху прямо к аквариуму. Зато это дело тут же засекли рыбы и набросились на приманку всей толпой. В этой жуткой мешанине одна форель исхитрилась цапнуть червячка, и тут же взлетела вверх, выскочила из воды, переливаясь серебром, взмыла ввысь, воспарила над сервированными столами, тележками с закусками, над мерцающими голубыми огоньками конфорок для подогрева тончайших блинчиков с апельсиновым вареньем и сиропом по-французски, наконец, исчезла под куполом.
Марковальдо подсек и вывел форель как бывалый рыбак, но в самом конце рванул слишком сильно, так, что забросил добычу за спину. Форель еще не коснулась земли, как на нее мощным прыжком прыгнул кот. В его зубах пискнула последняя секунда рыбьей жизни. Марковальдо в этот самый момент запутался в леске, потому поймать на лету и отцепить форель сразу у него не вышло: он глазом не моргнул, как добыча, вместе с крючком, исчезла у него из-под самого носа. В самый последний миг он все-таки успел наступить на удочку, но леска лопнула, и Марковальдо остался с удочкой, а полосатик понесся прочь. За ним шлейфом тянулся остаток лески.
Предатель!
Но врешь – не уйдешь: обрывок дески был слишком длинный, и если ушами не хлопать, он укажет путь куда надо. Марковальдо со всех ног бросился за концом лески: вот этот хвостик влез на стену, скакнул на балкон, проскользнул в ворота, наконец, юркнул в полуподвал... Разгоряченный погоней, Марковальдо углубился в такие места, где царствовали только и исключительно коты. Он карабкался по навесам, перескакивал через перила, впившись взглядом в живой след, тянувшийся за вором, иногда замечая его буквально за секунду до того как тот пропадал.
Тут леска запуталась за тротуар на какой-то улочке, Марковальдо на полпути резко тормознул, сдал назад, потянулся, чтоб перехватить, леска лопнула, он шлепнулся плашмя: ага, попалась! Он сумел-таки схватить конец лески за секунду до того, как она шмыгнула сквозь решетки калитки, но рыба – поминай, как звали.
За этой калиткой, проржавленной, с двумя огрызками стены, кое-как поддерживаемой плющом и хмелем, был крошечный неухоженный садик, с запущенной беседкой в глубине. Ковер сухих листьев покрывал тропинку, сухая листва покоилась там и сям под ветвями двух платанов, образуя настоящие маленькие холмики на газонах. Слой листьев плавал на поверхности зеленой воды какого-то бассейна. А вокруг вздымались громады домов, и небоскребы тысячами окон с неодобрением таращились своими многоглазыми физиономиями на этот скверик, на этот квадратик между двух деревьев, где было так мало черепицы и так много листьев, чудом выживший в самом сердце густонаселенного квартала.
И вот в этом-то скверике на капителях и перилах, на сухой листве газонов, на платанах, на водосточных желобах, сидели, валялись, размахивали хвостами, намыливали мордочки разнообразные коты. Тигровые, черные, белые, пушистые, сибирские, ангорские, персидские, коты домашние и бездомные, ухоженные и паршивые. Марковальдо понял, что теперь-то он, надо думать, забрался в тронный зал кошачьего царства. И так разволновался, что чуть не позабыл про свою форель.
Она была цела, эта рыбина. Форель висела на ветке, на такой высоте, что ни один кот ни за что до нее бы не допрыгнул. Может быть, она просто вывалилась изо рта у ворюги, когда тот удирал от других котов. А, может, он специально ее так подвесил, мол, добыча у меня, ребята – закачаешься.
Марковальдо полез вверх. Но леска так застряла в коре, что Марковальдо, как ни пыхтел, так и не смог ее распутать. Коты, заметив нового претендента, вступили в яростную схватку за недостижимую рыбу, точнее, за само право попытаться начать эту операцию. Каждый мешал другому совершить прыжок. Коты дрались прямо в воздухе, кубарем катались по всему скверику. Визг, вой, душераздирающее мяуканье, фырканье, шипенье... В конце концов, развернулась генеральная битва в вихре хрустящих листьев.
Марковальдо, после нескольких бесполезных рывков, почувствовал, что леска, слава Богу, освободилась, но тут возникла новая забота: форель могла шлепнуться прямо в гущу озверевших котов.
Внезапно из-за стен, обнимавших садик, хлынули обрезки, плавники, рыбьи головы, хвосты, куски внутренностей и прочая требуха. Коты дружно плюнули на подвешенную форель и накинулись на эту манну небесную. Счастливый случай! Тут бы до конца вытянуть леску и дело в шляпе. Марковальдо перевел дух... Но стукнули ставенки малюсенького особнячка, незаметно притулившегося за деревом, оттуда показались две высохшие, пожелтевшие ручки: в одной покачивались здоровенные ножницы, а в другой – сковородка. Ножницы сверкнули над форелью, сковорода зависла под нею. Чик – форель шмякнулась на сковородку, и тут же все исчезло за захлопнувшимися ставнями. Вся операция заняла ровно одну секунду.
Марковальдо онемел.
-- Вы тоже, что ли, водите с котами дружбу? – Сказал кто-то за спиной, Марковальдо обернулся. Вокруг него толпой стояли старушенции, некоторые старые-престарые, с прическами прошлого века, другие малость поновее, по виду все – старые девы, и у всех в руках или сумках были пакеты с объедками, а кое-кто прихватил с собой еще и плошечки с молоком.
-- Вы мне поможете забросить пакет туда, этим несчастным животным?
Казалось, все друзья котов и кошек разом собрались в этом покрытом сухой листвой скверике, чтоб покормить своих питомцев.
-- Но, скажите-ка, а зачем тут вообще столько котов?—поинтересовался Марковальдо.
-- А куда ж им еще идти-то? Во всем городе только вот этот скверик еще и остался! Сюда приходят коты даже из других кварталов, за километры...
-- А еще и птички, -- встряла другая, -- птички только на этих двух деревьях и живут, их тут сотни...
-- А еще лягушки, они в этот бассейн со всей округи собрались, и по ночам квакают себе, квакают... Их даже с седьмого этажа слышно.
-- А вот этот домик, он вообще чей? – спросил Марковальдо.
Перед решеткой скверика постепенно образовалась толпа. Подвалила еще одна партия старушек, подошли и другие люди. Тут был заправщик с бензоколонки, мелкие служащие каких-то ближних контор, почтальон, зеленщик и несколько прохожих. И все как один, и бабульки и прочие, не то, чтоб откликнулись на вопрос, а загалдели, как оно бывает, если речь заходит о чем-нибудь необычайном и противоречивом.
-- Это одной маркизы, которая там живет, но ее никто никогда не видел...
-- Ей предлагали целую кучу миллионов, ну, в смысле, строительные кампании всякие, за этот клочок земли, но она не захотела продавать...
-- А чего бы она стала делать-то с этими миллионами, старая и одна-одинешенька? Вот и решила держаться за свой домик до конца, хотя он уж на ладан дышит, лишь бы ее никто тут не тревожил...
-- Да уж, тут вообще единственное незастроенное место в самом центре... И цена на него год от году все выше... Ей все предлагают да предлагают...
-- Да разве только предлагают? А сколько раз пугали, угрожали, донимали всячески... И знаете кто? подрядчики!
-- А она все ни в какую, ни в какую, и эдак уж который год...
-- Да она вообще святая... Если б не она, куда деваться всем этим бедным зверькам?
-- И представьте, ей ведь кое-чего перепадает от котов, этой старой сквалыжнице! Вы хоть раз видели, чтоб она им дала хоть чего-нибудь поесть?
-- А чего б она дала-то им, коли самой, поди, есть нечего? Из всей семьи она одна только и осталась!
-- Она котов ненавидит! Я видел, она их зонтиком гоняла!
-- За то, что они, дескать, цветочки на клумбах вытаптывают!
-- Да какие тут цветы? Я тут сроду ничего, кроме травы, не видал!
Марковальдо понял, что насчет старухи маркизы мнения были кардинально противоположны. Одни считали ее ангелом, другие скрягой, каргой и эгоисткой.
-- И точно также она и с птичками: хоть бы раз крошку хлебца им кинула!
-- Она их тут приютила, вам этого мало, что ли?
-- Как комаров, так вас надо, значит, понимать. Вон их тут сколько, от этого бассейна. Летом комары всех тут живьем едят, из-за этой вашей маркизы!
-- А мыши с крысами? Да эта вилла для них вообще золотая жила. Под этими сухими листьями у них ходы и норы, по ночам так оттуда и лезут...
-- На то и мыши, чтоб о них думали коты...
-- Ох, уж эти ваши коты! Я б им в этом смысле доверять бы не стал...
-- Это еще почему же? Вы чего вообще имеете против котов?
Ту спор обернулся нешуточной сварой.
-- Надо, чтоб вмешалась власть: виллу надо изъять! – кричал один.
-- По какому праву? – протестовал другой.
-- Этой конуре не место в нашем современном квартале... Давно бы надо запретить...
-- Ну, уж вот и нет, я свою квартиру выбрал как раз потому, что из нее вид на эту зелень...
-- Да какая, на фиг, зелень! Подумайте, какой небоскребище тут могут соорудить!
Марковальо тоже хотел вставить словечко, да никак не поворачивался походящий момент. Наконец, набрав побольше воздуху, выпалил:
-- А маркиза свистнула у меня форель!
Неожиданное известие подлило масла в огонь. Недруги маркизы оживились, а ее защитники расценили это как намек на то, что благородную даму хотят вышвырнуть на улицу и ввергнуть в позор и нищету. В итоге, те и другие согласились, чтоб Марковальдо постучался к маркизе и прояснил суть дела.
Калитка была не то открыта, не то закрыта на ключ: Марковальдо поднажал на нее, и она медленно, со страшным скрипом, отворилась. Марковальдо двинулся вперед, утопая в листве и переступая через котов, поднялся по лестнице и сильно постучал в дверь. На том самом окошке, из которого высунулась сковородка, приподнялась рейка ставня, и в нем показался круглый синий глаз, клок волос, выкрашенных в неопределенный цвет, и сухонькая ручонка. Потом раздался голос:
-- Кто там? Кто стучит?
И вместе с голосом на Марковальдо пахнуло жаренным оливковым маслом.
-- Я, синьора маркиза, то самый, который с форелью, -- начал Марковальдо, -- но не в смысле, значит, чтоб вас побеспокоить, а сказать, на всякий случай, чтоб вы знали, что ту самую форель украл у меня кот, а я ее именно что поймал. Вот тут и леска у меня...
-- Коты, опять эти коты! – гнусаво проскрипела из-за ставня маркиза. – Все мои несчастья из-за этих проклятых котов! Никто не знает, каково оно мне! Я как в тюрьме из-за этих зверюг! И по уши в дерьме, который народ так и сыпет через стену, что довести меня до ручки!
-- Но моя форель...
-- Ваша форель! Скажите, пожалуйста, ваша форель! – тут маркиза почти заорала, будто голосом хотела заглушить запах кипящего масла, который вырывался из окна вперемешку с ароматом жареной рыбы. – Я что, должна следить за всем, чего мне тут в дом волокут?
-- Понятно, но вы форель-то брали или нет?
-- Сколько я натерпелась из-за этих самых котов! Ах, если б кто только видел! А я ничего, я –молчок! Давайте-ка, я вам лучше скажу, каково мне! С этими котами, которые годами сидят у меня на шее и заполонили весь дом и сад! Вся жизнь пошла вверх тормашками из-за этих тварей! Вот бы разыскать их владельцев, что убытки-то возместить! Да какие там убытки? Вся жизнь коту под хвост: законопатили меня тут, шагу ступить не дают!
-- Но, прошу прощения, кто ж вас тут заставляет оставаться?
В шелке жалюзи опять показался круглый синий глаз, а за ним рот с двумя выпирающими зубами. На какое-то мгновение мелькнуло даже все лицо и Марковальдо показалось, что оно и не лицо вовсе, а самая настоящая кошачья морда.
-- Да все они, они меня тут заперли, эти самые коты! Ох, если б мне отсюда выйти! Чего б я только не отдала за малюсенькую чистенькую квартирку в каком-нибудь новом доме! Но выйти отсюда никак невозможно... Они меня преследуют, они бросаются мне под ноги, я об них буквально спотыкаюсь! – Она перешла на страстный шепот, будто на исповеди. – Они бояться, что я как-нибудь выберусь наружу... А они меня не пускают... Не позволяют... Когда приходят подрядчики, чтоб предложить мне подписать договор, вы б только видели, чего они вытворяют! Бросаются прямо в лицо, выпускают когти, ну и те давай Бог ноги, даже нотариус вот деру дал! Один раз я уж было, прямо вот тут, на этом месте, уж собралась подписать контракт, а тут они ка-ак ломанутся через окно, как налетели, будто снег на голову, перевернули чернильницу, и давай рвать когтищами листки...
Тут вдруг Марковальдо, ни с того, ни с сего вспомнил о том, который сейчас час, свой родной магазин и начальника отдела. И потихоньку, на цыпочках, стараясь не шуршать сухой листвой, попятился, а голос все вещал и вещал из-за окна в клубах дыма от сковородки:
-- Они меня даже один раз так здорово оцарапали... До сих пор шрам остался... Я тут никому не нужна, совсем одна, все вверх дном из-за этих демонов...

... Наступила зима. Белыми лепестками запорошило ветви деревьев, капители, ограду. Сухие листья размякли под снегом и превратились в жидкую бурду. Котов в садике поубавилось, а друзей котов стало и того меньше. Пакетики с обрезками теперь доставались только тому коту, который считал себя оседлым местным жителем. Никто, даже мельком, не видел больше старую маркизу. Из каминной трубы особнячка больше не вился дымок.
Но вот однажды средь бела дня, в самый снегопад, в саду собралось столько котов, сколько обычно бывает по весне. Все разом они заголосили так, как всякий порядочный кот орет только весенней ночью при луне. В соседних домах поняли, что что-то произошло: собрался народ, начали стучаться в дверь. Никто не отвечал.
Маркиза умерла.
А по весне на месте садика появилась какая-то строительная компания. Экскаваторы выкапывали землю с огромной глубины под фундамент, заливался на арматуру цемент, высоченный кран подавал рабочим балки, те возводили строительные леса...
Но разве тут можно было нормально работать?
Коты разгуливали, где им в голову взбредет, опрокидывали кирпичи, ведра с известкой, дрались на кучах с песком. Когда надо было поднимать вверх арматуру, в ней обязательно обнаруживался кот, который шипел как три тысячи чертей. Самые здоровенные котяры запрыгивали на спины каменщикам, урча от наслаждения, и прогнать не было никакой возможности. Птички вили гнезда в каждой башне, на опорах, решетках. Будка крана вообще стала похожа на вольер.... И не было ни одного ведра с водой, чтоб в нем, квакая, не барахталась целая армия лягушек...

Федор Самарин, 2012.